Первыми сюжетами, в которых появляется идея смерти, выступают так называемые космогонические мифы, среди которых важнейшее место занимают мифы, где необходимость совершения акта жертвоприношения предопределяет явление смерти.

Один из сюжетов скандинавской мифологии повествует о принесении в жертву великана Имира:

«Имира плоть стала землей,

кровь его - морем, кости - горами,

череп стал небом, а волосы - лесом.

Из ресниц его Мидгард людям был создан

богами благими; из мозга 
 его созданы были темные тучи»[1].
Таким образом, из этого фрагмента можно сделать вывод что:

- боги - творцы принесли в этот мир смерть и разрушение. Ведь мир сотворен из тела убитого великана – не совершившего преступлений первобытного существа. Мир, основанный на крови (пусть она даже и превратилась в мировой океан), обречен на конечную гибель – ее ждут и страшатся все боги и люди. С этого первоубийства и берет свое начало отсчет времени, интенция которого ведет к неминуемой эсхатологической развязке.

Вообще время, как нечто действующее, активное, носит, как правило, отрицательный характер в мифах, в противоположность положительному и абсолютному началу - вечности, ибо то, что истинно во времени не всегда истинно в вечности и наоборот. Время появляется однажды, точно так же как и боги, люди, животные, светила, т.е. весь феноменальный мир, подвластный смерти, ее ограничиванию.- Имир не был просто убит – он стал жертвой, которую расчленяли по определенным правилам, чтобы из хаоса – нерасчлененного и чудовищного – создать космос. Делая вывод о выше сказанное, мы видим, что через первое жертвоприношение в мир приходит смерть, которая становится архетипической для всех последующих смертей. В данном контексте явление смерти не репрезентируется трагическими переживаниями, ведь, сам по себе Имир не умирает, а эманируется в феноменологический мир. В дошедших до нас источниках повествующих о космогонических воззрениях славян есть сюжет из «Голубиной книги», который во многом схож с показанными выше воззрениями скандинавов:

«У нас белый вольный свет зачался от суда Божия
Солнце красное от лица Божьего,
Самого Христа, Царя Небесного;
Млад-светел месяц от грудей его,
Звезды частые от риз Божиих,
Ночи темные от дум Господних,
Зори утренни от очей Господпих,
Ветры буйные от Свята Духа,
Дробен дождик от слез Христа,
Самого Христа, Царя Небесного.
У нас ум-разум самого Христа»[2].

От этого фрагмента, повествующего о космогонии можно прийти к заключению, что:

- как о таковом убийстве Бога уже не говорится, из-за причины написания текста монахами теологами, которые приняли бы это за ересь, но некий архетип мифологического мышления довольно отчетливо проявляется в описании феноменологического сотворения мира, при этом сотворении опять появляется концепция убийства божества, из тела которого и творится мир.

- как и в случае с Имиром тело Бога также расчленяется, он выступает в роли жертвы при помощи, которой хаос меняется космосом.

Возможно, первоначально у славян божеством, создателем вселенной выступал Род, сущность которого отображает найденный в 1848 году  Збручский идол. Фаллический идол является сложным комплексом языческих символов, изображающих все три яруса мира (небесный, земной и подземный)[3].

Изображение этого идола, три яруса, которые на нем представлены, показывают, что иерофания Рода присутствовала по всюду в феноменальном мире, возможно символическое разделение идола на три яруса также свидетельствует о его сакральной жертвоприносимости, на заре времен, для создания всего сущего.

Несмотря на четкое христианское влияние, в данном отрывке так же есть отголоски интересующих нас воззрений, весь феноменальный мир выступает как иерофания, как результат расчленения божества, который, однако, остается, имманентен в мире, и в то же время ему трансцендентен.

Таким образом, можно прийти к выводу, что смерть также появляется в этом мире одновременно с самим миром, который сотворен благодаря жертвоприношению божества, и, следовательно, так же подвержен смерти, как и все что, населяет этот мир.

К этому можно добавить, что в древней поэзии распространенным приемом было уподобление частей человеческого тела явлениям природы и наоборот[4].

Обобщая все выше сказанное можно прейти к выводу:

- первый опыт смерти есть  первое жертвоприношение для создания всего феноменального мира, превращения хаоса в космос.

- это первоубийство влечет за собой создание мира, но так же оно уже имманентно несет в себе приговор этому миру, так как жертвоприношение божества привносит в этот мир смерть и разрушение, а так же приводит в движение механизм времени, интенция которого неминуемо ведет к эсхатологии.

- несмотря на то, что божество принесено в жертву его иерофания проявляется  по всюду, божество как бы эманируется в феноменальный мир.

- все последующие жертвоприношения, направленные на воссоздания умирающего мира, есть повторение архетипа этой совершенной на заре времен первожертвы.

- так же на основе источников можно косвенно подтвердить апофатизм мифологического мышления, ни в одном источнике не обнаруживается попытка постижения высшей реальности.